На ножах - Страница 92

К оглавлению

92

– А вы, конечно, знаете таких, которые перевоплощаются из честных душ и все честнеют?

– Да, я знаю один такой дух.

– Скажите, скажите о нем, – кто это такой?

– Его здесь звали на земле дон Цезарь де Базан.

– Испанский дворянин! – воскликнули все, не исключая лениво дремавшего Горданова.

– Да; он был испанский дворянин, и он сделал это слово кличкой. Вы помните его, разумеется, по театральной пьесе.

– Да; помним, помним; благороден, беден, горд и честен.

– И ко всему тому изрядно глуп, – подсказал Висленев.

– Оставим, господа, кому он чем кажется. Пусть лучше Светозар Владенович расскажет нам, как испанский дворянин переселялся и в ком он жил.

– Он жил в студенте Спиридонове, который в свою очередь жил в Москве в маленьком переулке возле Цветного бульвара. По крайней мере я там его узнал.

– И пусть отсюда ваш рассказ начнется уже без перерыва.

– Рассказывать я должен, начиная с дней давних.

– Мы слушаем. Я люблю всякий мистический бред, – заключила Бодростина, обращаясь к гостям. – В нем есть очень приятная сторона: он молодит нас, переносит на минуту в детство. Сидишь, слушаешь, не веришь и между тем невольно ноги под себя подбираешь.

Водопьянов начал.

Глава пятая
Рассказ водопьянова

– Студент Спиридонов, по множеству пороков, был неспособен к семейной жизни, а между тем он был женат, и женат по собственному побуждению и против своей воли, и с этих пор…

– Позвольте! с этих пор, конечно, не начнется бестолковщина?

– Зачем же? и с этих пор в студенте Спиридонове сказался его хозяин, но, впрочем, его надо было бы узнать гораздо прежде. Спиридонов мне раз все рассказал и сам над собой смеялся, хотя в его словах не было никакого смеха. Испанский дворянин ему являлся много раз.

– И въявь?

– Конечно, въявь, и в старом своем виде: с безвременною сединой в черных кудрях, с беспечнейшим лицом, отмеченным печатью доброты и кротости, с глазами пылкими, но кроткими, в плаще из бархата, забывшего свой цвет, и с тонкою длинною шпагой в протертых ножнах. Являлся так, как Спиридонов видел его на балаганной сцене, когда ярмарочная группа давала свои представления.

– Ну, слава Богу, – это обещает, кажется, быть интересным, и если история эта не кончится в пяти словах, то надо приказать дать свечу, чтобы после нас не прерывали.

– История довольно велика, – ответил Водопьянов.

Бодростина позвонила и велела дать огонь, хоть на дворе едва лишь смеркалось. Когда люди поставили лампы и вышли, спустя шторы у окон, Водопьянов продолжал:

– У студента Спиридонова был отец, – бедняк, каких немало на этой планете, где такая бездна потребностей; но ему, наконец, улыбнулось счастие. Он служил в гусарах на счет богатой тетки, – это, конечно, не особенно честно, но она этого хотела, и он это делал для поддержания ее фамильной гордости. Он, говорят, был красив: я его не видал, – когда я познакомился с его сыном, его уже не было на этом свете. В него влюбилась красавица помещица одного села, где он стоял. Она была богата, молода, и год как овдовела после мужа-старика, которому ее продали ради выгод и который безумно ревновал ее ко всем. Вдова, хотя имела детей, пошла за Спиридонова. Ее прокляли. За что и почему, – не знаю, но проклял ее родной отец, а за ним и мать. Потом ее, бедняжку, начали клясть все родные. По общему мнению, она была не вправе ни любить, ни называть супругом кого любила, но она все-таки вышла замуж и родила моего приятеля, студента Спиридонова, и потом жила пять лет и хворала. Спиридонов говорил, что его мать с отцом жили душа в душу, отец его боготворил жену, но, несмотря на то, она сохла и хирела. Отец его тоже часто был смущен и угрюм. Спиридонов тогда не знал, чему это приписывать, жили они довольно уединенно в городе, куда однажды заехали ярмарочные актеры…

– И дали здесь «Испанского Дворянина»? – подсказала Бодростина.

– Вы отгадали: актеры объявили, что они сыграют здесь «Испанского Дворянина». Мать Спиридонова, желая развлечь и позабавить сына, взяла ложу и повезла его в театр. И вот в то время, когда дон Цезарь де Базан в отчаянной беде воскликнул: «Пусть гибнет все, кроме моек чести и счастья женщины!» и театр зарыдал и захлопал плохому актеру, который, однако, мог быть прекрасен, мать Спиридонова тоже заплакала, и сын…

– Тоже заплакал, – сострил Висленев.

– Нет, – отвечал, нимало этим не возмущаясь, Водопьянов, – сын не заплакал. Сын нечто почувствовал, и, сжав материны руки, шепнул ей, – пускай живет у нас бедняк, Испанский Дворянин.

– Прекрасно, дитя мое, – мы позовем его, пускай живет.

И тем акт кончился, но дитя и завтра и послезавтра все докучало матери своею просьбой принять в дом бездомного Цезаря де Базана, и мать ему на это отвечала:

– Да, хорошо, дитя мое, он к нам придет, придет.

– И будет жить?

– И будет жить.

– Когда же, мама? когда же он придет и будет жить у нас? – тосковало дитя. – А как же звать его? Я позову.

А дело было в сумерки, осенним вечером. Мать любовалась сыном и пошутила:

– Нагнись, – говорит, – к печке и позови его через трубу – он будет слышать.

Спиридонов прыгнул и крикнул:

– Дон Цезарь де Базан, идите сюда!

– Гу-гу-гу-иду! – загудело в трубе, так что мальчик в испуге отскочил.

Но прошел день-другой, и он опять пристает: когда же?

– А вот теперь уж скоро: я за ним схожу и приведу его, – отвечала мать и вслед за тем умерла.

– Умерла? – воскликнула Лариса.

– Да; то есть ушла отсюда, переселилась, народ это прекрасно выражает словом «побывшилась на земле». Она кончила экзамен, и ее не стало.

92