На ножах - Страница 107

107

– Не знаю-с, как мне бог по сердцу положит.

– Поедемте лучше домой.

– Куда это? Тебе одна дорога, а мне другая. Вам в Тверь, а нам в дверь.

Лариса встала и, зайдя сзади тетки, поцеловала ее в голову. Она хотела приласкаться, но не умела, – все это у нее выходило как-то неестественно: Форова это почувствовала и сказала:

– Сядь уж лучше, пожалуйста, милая, на место, не строй подлизй.

У Ларисы больше в запасе ничего не нашлось, она в самом деле села и отвечала только:

– Я думала, что вы, тетя, добрее.

– Как не добрее, ты верно думала, что если меня по шее будут гнать, так я буду шею только потолще обертывать. Не сподобилась я еще такого смирения.

– Простите меня, тетечка, если я вас обидела. Я была очень расстроена.

– Чтой-то говорят, ты скоро замуж идешь?

– За кого это?

– За кого же, как не за Гордашку? Нет, а Подозеров, ей-Богу, молодец!

Форова захохотала.

– Ты, верно, думала, что ему уже живого расстанья с тобою не будет, а он раскланялся и был таков: нос наклеил. Вот, на же тебе!.. Люблю таких мужчин до смерти и хвалю.

– И даже хвалите?

– А, разумеется хвалю! Да что на нас, дур, смотреть как мы ломаемся? Этого добра везде много, а женишки нынче в сапожках ходят, а особенно хорошие.

Лариса встала и вышла.

– Кусает, барышня, кусает! – промолвила про себя Форова и еще долго продолжала сидеть одна за чайный столом в маленькой передней и посылать гостям стаканы в осинник. Размышлениям ее никто не мешал, кроме девочки, приходившей переменять стаканы.

Но вот по крыльцу послышался шорох юбок и в комнату скорыми шагами вошла Александра Ивановна.

– Что сделалось с Гордановым! – сказала она, быстро подходя к Форовой. – Представь ты, что он, что ни слово, то старается всем сказать какую-нибудь дерзость!

– И тебе что-нибудь сказал?

– Да, разные намеки. И Бодростиной, и Висленеву. А бедняжка Лара совсем при нем смущена.

– Есть грех.

– А Подозеров с Гордановым даже и не говорят; между ними что-то было.

В это время голоса гостей послышались под самыми окнами на дворе.

– Огня! Жизни! Господа, в ком есть огонь: я гореть хочу! – говорила, стоя на одном месте, Бодростина.

Ни Лариса, ни Подозеров, ни Горданов и Висленев не трогались, но в эту минуту вдруг сильным порывом распахнулась калитка и на двор влетели отец Евангел и майор Форов, с огромной палкой в руке и вечною толстою папироскою во рту.

Оба эти новые лица были отчего-то в больших попыхах и неслись как буревестники перед грозой.

Встретив стоящее на дворе общество, они, по-видимому, смешались, но, однако, Форов тотчас же поправился и, взяв за руку Бодростину, сказал:

– Целую вашу лапку! – и действительно поцеловал ее.

– Mersi, Филетер Иванович, за внимание, я нуждаюсь в нем, я хочу гореть и никто не спешит угасить мой пламень… Вы умеете бегать?

– Как скороход.

– Заяц быстрее бегает чем скороход, – отозвался Горданов.

Майор не обратил на эти слова никакого внимания.

– Кто же со мной? – вызывал он.

– Я, – отвечала, сходя с крыльца, генеральша и стала с Форовым, и побежала.

Бодростина поймала Александру Ивановну.

Форов был неуловим: он действительно бегал как заяц.

Висленев подал руку сестре и стал во вторую пару.

Майор тотчас же поймал Ларису.

Шум, беготня этой игры и крики и смех, без которых не обходятся горелки, придали всем неожиданное оживление и вызвали даже майоршу.

– Давайте и мы с вами пожуируем, – пригласил ее тотчас отец Евангел и, подобрав вокруг себя подрясник, побежал третьею парой, но спутался со своею дамой и упал.

Это возбудило общий хохот.

– Один Горданов не принимает участия! Что это такое? Играйте сейчас, Горданов, я вам это приказываю, – пошутила Бодростина.

– Не слушаю я ничьих приказов.

– Послушайте хоть в шутку.

– Ни в шутку, ни всерьез.

– Вышел из повиновения! Ну так серьезничайте же за наказание.

– Я не серьезничаю, а не хочу падать.

– Не велика беда.

– Да, кому падать за обычай, тому действительно не штука и еще один лишний раз упасть.

Бодростина сделала вид, что не слыхала этих слов, побежала с Форовым, но майор все слышал и немножко покосился.

– Послушайте-ка, – сказал он, улучив минуту, Синтяниной. – Замечаете вы, что Горданов завирается!

– Да, замечаю.

– И что же?

– Ничего.

– Гм!

– Он этим себе реноме здесь составил, но все-таки я думала, что он умнее и знает, где что можно и где нельзя.

– Черт его знает, что с ним сделалось.

– Ничего; он зазнался; а может быть и совсем не знал, что мои двери таким людям заперты.

Между тем Катерина Астафьевна распорядилась закуской. Стол был накрыт в той комнате, где в начале этой части романа сидела на полу Форова. За этим покоем в отворенную дверь была видна другая очень маленькая комнатка, где над диваном, как раз пред дверью, висел задернутый густою драпировкой из кисеи портрет первой жены генерала, Флоры. Эта каютка была спальня генеральши и Веры, и более во всем этом жилье никакого помещения не было.

Мужчины подошли к закуске и выпили водки.

– Фора! – возгласил неожиданно Горданов, наливая себе во второй раз полрюмки вина.

– Чего-с? – оборотился к нему Форов.

– Ничего: я говорю «фора», даю знак пить снова и снова.

– Ах, это!..

– Ну-с; я вас поздравляю: ему быть от меня битому, – шепнул, наклонясь к Синтяниной, майор.

– Надеюсь, только не здесь.

– Нет, нет, в другом месте!

Висленев рассказывал сестре, Форовой и Глафире о странном сне, который ему привиделся прошлою ночью.

– Не верь, батюшка, снам, все они врут, – ответила ему майорша.

107